Принцесса викингов - Страница 40

Ролло и Снэфрид переглянулись, и Ролло захохотал. Смеялись и другие викинги, лишь Снэфрид не изменила обычной полуулыбке, однако и ее глаза торжествующе сверкнули.

Бьерн продолжал:

– Однако это и подало повод к тому, что тебя объявили ведьмой, ночной девой и подругой Хель. Твое тело никому не показывали, но шептались, что ты лежишь словно живая, и ни цвет ланит, ни краса лица не поблекли. Позднее хевдинг Торлейв Умный якобы уговорил Харальда приподнять тебя, чтобы сменить одежды и взбить пуховик. И когда это сделали, понесло зловонием, все тело твое посинело, и посыпались из него змеи, ящерицы, жабы и всякая прочая нечисть. Так, говорят, ушла из тебя твоя колдовская душа. Харальд будто бы пришел в ужас и велел сжечь твои останки вместе с ложем, на котором ты покоилась.

Не успел Бьерн умолкнуть, как Снэфрид залилась резким дребезжащим смехом. Эмма невольно вздрогнула. Хохот финки резал слух, даже Атли очнулся и недоуменно взглянул на Белую Ведьму. Ролло нахмурился:

– Успокойся, жена. Довольно, говорю тебе!

Но Снэфрид не могла совладать с собой, как ни пыталась. Эмма с трудом удерживалась, чтобы не зажать уши. Наконец, когда Ролло обратился к Бьерну, прося поведать, как эта сказка отразилась на усыновленных конунгом братьях Снэфрид, она кое-как успокоилась и сидела, закусив край плаща, чтобы вновь не разразиться смехом.

– Поначалу Харальд решил отказаться от всех троих – Гудреда Блеска, Хальвдана Высоконогого и Сигурда. Но время шло, и его боевой соратник Тьодольв из Хвинрира уговорил конунга не нарушать данное ранее слово. Поэтому они выросли как сыновья конунга.

– Благородный поступок совершил Харальд, – задумчиво поглаживая переносицу, заметил Ролло. – Особенно если знать, как все было на деле.

– Но эти юноши, став воинами, поклялись отомстить тебе, Рольв, – заметил Бьерн.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Они расправились с тем, кого все в Норвегии считают твоим настоящим отцом. Явились в Мер и сожгли его в усадьбе, а вместе с ним и еще шесть десятков человек.

Ролло нахмурился.

– Мы никогда не были близкими с Регнвальдом, но он признавал меня сыном и был отцом, пусть и плохим, для Атли. Ты слышишь ли, брат? Мы должны поднять чашу в память о нем!

Эмма увидела, как Атли принял из рук кравчего огромный рог из тех, которые нельзя отставить, не осушив до дна.

«Он и без того пьян, – подумала Эмма. – Не следовало бы ему продолжать».

И в самом деле, Атли, опорожнив рог, выронил его из ослабевших рук и тут же задремал, откинув голову на спинку кресла. Дышал он тяжело, со свистом.

– Нам следует увести его, Херлауг!

Но юноше не терпелось дослушать рассказ Бьерна. И Эмма тоже узнала, как один из побочных сыновей Регнвальда, Эйнар, отомстил за смерть отца, убив в сече Хальвдана Высоконогого, тогда как двое других братьев Снэфрид поспешили под защиту короля. Ролло был удивлен, когда узнал, что Эйнар считает, что Ролло обязан отомстить за смерть ярла из Мера.

– В Норвегии уже известно, что ты стал вершиной войска в землях франков, и все ждут, что ты приведешь свои ладьи, чтобы расплатиться за Регнвальда. Но прошло еще время, Эйнар откупился золотом от Харальда за убийство Хальвдана, и тебя стали упоминать в связи с этой историей все реже.

– А что же Торир, мой брат? Ведь он был любимцем Регнвальда.

– Торир пьет мед в Мере и тешится с дочерью конунга. Он, скорее, доволен случившимся, так как теперь он полный владыка в Мере.

– Он всегда знал, чего хочет. Ты слышишь, Атли?

Но Атли пребывал в забытьи. Бьерн продолжил рассказ о том, как он и его люди под видом торговцев побывали во многих фьордах, сумев набрать новую дружину для Ролло из недовольных правлением Харальда херсиров. После нового опорожненного рога в нем вновь пробудился голос скальда, его речь запестрела иносказаниями, и Эмма, как ни вслушивалась, окончательно перестала его понимать. К тому же слова Бьерна становились все более невнятными и, хоть глаза продолжали гореть, язык все чаще заплетался.

Эмма вдруг почувствовала взгляд Ролло. Он мягко улыбнулся ей, и она ответила ему. Конунг опустил ладонь на плечо Бьерна:

– Довольно, скальд! Отдохни, пока твоя соседка потешит нас пением.

– О, огненновласая еще и поет! Клянусь светилом, это само совершенство! Однако, Рольв, я так давно не бывал в этих землях, что могу кое-чего не уразуметь, если она станет петь на языке франков.

– Это не столь уж важно. Главное – ты услышишь ее голос!

Эмма запела по просьбе Ролло о графе Роланде, о его походах и гибели. Ей нравилось, как глядит сейчас на нее Ролло – нежно, восхищенно, задумчиво. У Бьерна тоже засияли глаза, из них уходил хмель, сменяясь изумлением и невольным уважением. Он отодвинулся от нее и окинул новым, куда более серьезным взглядом. Умолк и шум в зале. Суровые норманны были весьма чувствительны к музыке и пению, и Эмма, перебирая струны и напевая о том, как окруженный врагами Роланд трубил в свой рог в надежде, что император Карл услышит и явится на помощь, видела, как напрягаются лица воинов, позабывших, что поет она о франкском герое, удерживающем в ущелье вместе с другом Оливье несметные полчища сарацин. Даже словцо «язычник», столь часто применяемое к самим норманнам и обращенное в песне к врагам Роланда, не останавливало их, и они одним духом подхватывали франкское «Аой!» в конце каждой строфы.

Эмма оживилась, румянец покрыл ее щеки, когда же она спела про гибель Роланда и последний аккорд замер, в многолюдном зале не осталось ни одного равнодушного. Даже те из новых норманнов, кто не понял ни слова из песни, казалось, готовы прямо из-за столов отправиться мстить за смерть героя. Вокруг раздавались грохот оружия и требования похода, славы и подвигов.