Принцесса викингов - Страница 28

– Разве так много значит моя особа для Ролло или Роберта Парижского, чтобы они вступили в войну из-за меня? – спрашивала Эмма.

Епископ в ответ разражался утробным смешком:

– Ты, Эмма, не ведаешь истины, известной Ролло. Недаром теперь он стремится держать тебя подле себя.

Это была чистая правда. С этого времени она виделась с конунгом норманнов каждый день. Он звал ее в свой дворец, заставляя присутствовать на пирах, просил ее петь, подолгу беседовал с ней. Как и прежде, он поддразнивал ее, забавлялся ее гневом и одновременно осыпал дорогими подарками. При этом он не переставал заботиться о ней. В ее покоях починили по его приказу камины, ей предоставили смирную лошадь, чтобы она могла совершать верховые прогулки. Как-то раз Ролло приобрел у торговца мехами целую связку лисьих шкур и отдал норманнской женщине, известной мастерице, чтобы та сшила для невесты его брата теплый плащ до пят.

Эмма едва не задохнулась от восхищения, когда Ролло укутал ее с головы до ног в это невесомое золотое великолепие и сам застегнул под горлом золотую застежку.

– Вот теперь ты вся сплошь рыжая, Птичка. Но какая красавица!

И снова в его глазах вспыхнуло потаенное пламя. Конунг засмеялся, и его смех был низким, теплым и хриплым… Опасный смех. Слабая дрожь пробежала по ее телу. Эмма с трудом взяла себя в руки и стала пятиться, бормоча слова благодарности.

Когда Ролло ушел, она надолго задумалась. Как вышло, что она позволила себе стать столь зависимой от своего похитителя, так привязалась к нему? И почему вновь и вновь она ощущала, что от него исходит тепло истинного чувства? О, об этом говорило многое, и если бы не Снэфрид… При ней Ролло держался с Эммой сухо, всячески скрывая свое к ней расположение. В отместку в Эмму словно бес вселялся, и она вела себя столь вызывающе, что порой сама пугалась своей дерзости, граничащей с безумием.

– Ты не посещал нас целых два дня, Ру, – капризно говорила она сидящему подле Снэфрид Ролло. – И видит Бог, я так скучала, что готова была умереть, если не увижу тебя. Признайся, ты ведь не позабыл нас, великий конунг?

Ролло глядел на нее в изумлении и отвечал невнятно, косясь на сидящую с ледяным лицом супругу. Эмма же вела себя как ласковая рабыня, готовая охотно исполнить любое повеление.

– Ты должна написать в Париж герцогу Роберту.

– О, разумеется! Я сделаю все, что может доставить тебе удовольствие, мой господин.

Ей было забавно видеть растерянное лицо Ролло. Покидая их, она отвешивала Ролло низкий поклон, а затем, как бы поколебавшись, кланялась Снэфрид, не поднимая на нее глаз.

Эмма ощутила огромную радость, когда узнала, что Белая Ведьма наконец-то покинула Руан.

– Похоже, что я победила, – сказала она тогда своему отражению в зеркале.

Однако Снэфрид оказалась сильной соперницей. И вот теперь, когда Эмма проводила дни в одиночестве, удрученная пренебрежением Ролло, Снэфрид наслаждалась его любовью в своей башне. О, недаром он бросился к ней, едва его драккар коснулся берега в порту Руана!

– Он и думать забыл обо мне! А я… я…

Ролло не явился и на третий день. Всеми делами в городе заправлял его брат, и конунг мог спокойно предаться отдыху.

Эмма дрогнула. Если в предыдущие дни она справлялась с тоской, держась на людях ровно и весело, то теперь ее обида и раздражение буквально выплескивались наружу. Она стала резка с Атли, плач маленького Вульфрада, которого Сезинанда внесла в трапезную, выводил ее из себя, за обедом Эмма едва прикоснулась к пище: сидела, кроша хлебный мякиш в кубок, с безучастным лицом.

Одна из кухарок осмелилась осведомиться, что не по вкусу госпоже в ее стряпне. В ответ Эмма запустила в прислугу тарелкой, которая разлетелась вдребезги вместе с содержимым, вызвав оживление среди вертевшихся между столами псов.

– Кто впустил собак? – сердито вскричала Эмма. – Я ведь велела не пускать их дальше передней! Не терплю, когда в покоях разит псиной!

Воцарилось изумленное молчание. Все взгляды были устремлены на нее. Эмма встала, отшвырнув тяжелое кресло, и вышла на тянувшуюся вдоль всего фасада здания галерею. Каждая колонна из числа поддерживающих круто изогнутый свод была покрыта затейливой резьбой – спиралевидной, кольцевой, шахматной или, наконец, причудливым цветочным орнаментом. В самом конце галереи располагалась старая, абсолютно гладкая колонна с сильно растрескавшейся абакой. Доходя до нее, Эмма видела хозяйственные постройки епископского дворца, каменную кладку стены, слышала кудахтанье кур и фырканье лошадей, которых стражники гоняли на корде. Внезапно она заметила, что Беренгар выводит из конюшни ее буланую кобылу Ригунту. Прислонясь плечом к колонне, Эмма наблюдала, как лошадь вскидывает задом и пытается встать на дыбы, оглашая двор неистовым ржанием. Эмма уже давно не выезжала, Ригунта застоялась и теперь давала выход накопившейся энергии. Наконец лошадь утихомирилась и легко, будто и не касаясь копытами земли, двинулась по кругу. Солнечный свет заскользил по сильным мускулам под холеной песочно-желтой шерстью, на которой отчетливо проступал темный ремень, тянувшийся вдоль хребта. Лошадь фыркала, потряхивая длинной гривой, ее угольно-черный хвост развевался. Следя за плавными, полными грации движениями сильного животного, Эмма невольно успокаивалась, вспоминая, как много времени ей пришлось провести с Ригунтой, чтобы приучить ее к себе, самой кормить, чистить ее, пока лошадь не привыкла к ней настолько, что начинала приветливо ржать, едва заслышав голос хозяйки. Эта кобылица была одним из подарков Ролло – и с нею у девушки были связаны самые приятные воспоминания.