Принцесса викингов - Страница 119

119

– Благослови тебя Господь и его Пречистая Матерь за твою доброту, Атли. Однако пока на свете есть Снэфрид…

– Снэфрид – порождение нечистого духа. И если во мне останется хоть капля сил, я стану молить брата, чтобы он расстался с ней. Он мне поверит, потому что давным-давно в нашем священном городе Упсале ему было предсказано вещими женами, что я помогу ему освободиться от чар.

В груди Эммы бушевала целая буря чувств. В ней крепла надежда, а вместе с ней и благодарность, и горечь вины, и страх, что невозможное так и останется невозможным. В какое-то мгновение она решилась было сказать Атли, что носит под сердцем ребенка, но не посмела и отвела взгляд.

– Я не заслуживаю и десятой доли твоего великодушия…

На его лице появилась тень улыбки:

– С каких это пор Эмма стала столь смиренной?

Он вновь пожал ее руку.

– Ты не могла полюбить меня, однако разве ты не была все это время мне другом, сестрой, нянькой? Моя любовь к тебе… Что ж, не будь ее, мои дни не были бы так наполнены страстями и событиями. Ты принесла в них не только страдание, но и радость. Мне будет что вспомнить об этой земле, когда душа моя окинет ее иным взором с высоты.

– Не говори так! – вдруг запальчиво воскликнула Эмма. – Мне становится страшно. Ты кажешься далеким, как обитатель небес. Так ли уж ты безразличен ко всему земному? Ведь после тебя останется твое семя, росток новой жизни. И Виберга любит тебя!

Атли полуприкрыл веки:

– Ах, да, Виберга… Ты позаботишься о ней и о моем сыне, когда меня не станет? Виберга была добра со мной. Пожалуй, кроме Ролло, она одна сумела полюбить меня. Когда тебя кто-то любит, это дает силы. А я был так слаб, что ее нежность приносила мне облегчение. Благослови ее Господь…

Он вдруг сильно закашлялся, кровь окрасила его губы. Эмма обеспокоенно проговорила:

– Погоди, я принесу тебе теплого вина с медом.

Когда она возвратилась с чашей, Атли неподвижно глядел вдаль.

– Он уже близко. Я чувствую его приближение всем существом. Иисусе, дай мне сил!

У Эммы дрожали руки, когда она поила его вином. Атли взял у нее серебряную чашу с тонкой чеканкой по краю и стал разглядывать ее.

– Как много хорошего в этом мире. Я бы хотел все это запомнить. И вкус вина, и солнце, и блеск серебра, и крики чаек, и то, как ветер развевает твои волосы…

Взгляд его изменился. Эмма взволнованно спросила:

– Атли, что с тобой?

Его лицо было совершенно спокойным и умиротворенным. Эмма вдруг подумала – как странно, она никогда не замечала, как Атли красив, и красота эта не в чертах лица, а в идущем изнутри спокойном свете доброты. Никто и никогда не будет с ней столь терпелив и кроток. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы.

В воздухе расплылся удар колокола. Приближалось время полуденной мессы.

– И звон… – прошептал Атли.

Он выронил чашу, и она покатилась к краю площадки.

– О, Атли, ты словно приносишь жертву божествам моря!

Она попыталась шутить, чтобы взбодрить Атли. Слабый звук донесся снизу – чаша звякнула, ударившись о камни. Эмма подошла ближе – у ее ног обрывалась глянцевитая, почти черная скала. Отсюда она видела, как монахи в черных капюшонах, выстроившись попарно, двигаются в сторону церкви. Совсем близко легкой тенью пронеслась чайка, и Эмма какое-то время следила за ее полетом, пока та не превратилась в едва заметную точку в синеве.

Она повернулась и сделала шаг – Атли все так же сидел, откинувшись в кресле и улыбаясь с закрытыми глазами. Она опустилась на плиты рядом с ним.

– Атли, – окликнула она его.

Что-то в его неподвижности испугало ее.

– Атли, ради бога…

Ветер шевельнул его волосы, и они упали на лицо. Странно – с закрытыми глазами он походил на старшего брата. Та же прямая линия бровей, такие же не длинные, но густые и слегка загнутые ресницы.

– Атли! – вновь повторила она, беря его за руку.

Тело сдвинулось и начало медленно сползать с кресла. Эмма подхватила его – он оказался невесом и невыносимо тяжел одновременно, потому что здесь его больше не было.

Ролло прибыл в ту же ночь. Бушевал прилив, грохотали швартуемые корабли, слышались команды, ругань и лязг оружия.

Конунг стремглав пронесся по галереям монастыря – так, что от его факела дождем сыпались искры.

– Где мой брат? – грозно кричал он. – Эй, долгополые, где мой брат?

Аббат Лаудомар, взволнованный, но владеющий собой, в парадном облачении и с посохом в руках вышел ему навстречу и скорбно сообщил о случившемся. Бурное дыхание Ролло замерло, словно пресекшись, лишь капли смолы факела с шипением падали в тишине на влажные плиты.

– Где он? Отведите меня к нему, – негромко проговорил он наконец.

Тело Атли покоилось перед алтарем в церкви Святого Михаила в выдолбленном дубовом стволе, завернутое в пропитанные благовониями пелены и покрытое сверху шелковым покрывалом. В церкви было холодно, по стенам трепетали и расплывались дымные языки светильников. За окном грохотал прибой, шумел ветер, содрогались деревянные ставни на окнах. Монахи слаженно пели заупокойные молитвы, но, когда вслед за Ролло в церковь ворвалась толпа викингов, громыхая железом, стуча сапогами и скрипя кожами, стали сбиваться, испуганно поглядывая на настоятеля. Тот дал знак продолжать.

Ролло медленно приблизился к телу брата, не удостоив взглядом две закутанные в темные покрывала женские фигуры. Четыре высокие свечи горели по углам стола, на котором возлежало тело Атли, и их свет отражался в прикрывавших его глазницы золотых монетах. Ролло вздрогнул, не узнавая брата. Он видел, как страшно заострился его нос, а кожа словно отошла от мышц. Какой же он, оказывается, маленький – словно вновь стал тем мальчиком, которого он когда-то увез с собой из Норвегии.

119