Сестра Мария часто поила Атли этой водой, и к середине декабря, когда установились трескучие морозы, ему стало заметно лучше, он начал даже вставать. Однажды Эмма увидела его сидящим, закутавшись в меха, на ступенях лестницы стабюра. Рядом с юношей жалась Виберга.
Эмма давно заметила, что христианка-рабыня привязалась к Атли, она проводила с ним все свое время, ухаживала за ним, вела нескончаемые беседы, и ее вечно брюзгливое личико становилось нежным и привлекательным, когда она глядела на юношу. К Эмме, когда та приходила проведать Атли, Виберга относилась с ревнивой подозрительностью, и Эмма не раз замечала, что лежанка у стены стоит нетронутой, и однажды, когда Атли спал, в упор спросила, не делит ли Виберга с ним ложе.
Девушка вспыхнула:
– Ночью здесь холодно, а вместе нам гораздо теплее.
И добавила с вызовом:
– Вы ведь пренебрегаете им ради хмельных пирушек в усадьбе.
Эмма отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Пожалуй, она была рада, что у Атли появилось существо, которому он по-настоящему небезразличен.
Обычно, когда приходила Эмма, Виберга усаживалась в стороне и слушала ласковые слова юноши, обращенные к Эмме, с самым несчастным видом.
– Посиди еще, – просил Атли, и Эмма, приникнув к его изголовью, начинала ласково перебирать его волосы, но мысли ее при этом были так далеко, что она почти не слышала, как юноша говорит ей о своей любви.
В тот день, когда Атли, наконец, поднялся, Лив учила Эмму кататься на коньках за большими сугробами у конюшен, где была небольшая ледяная площадка. Коньки были выточены из твердого дерева и привязывались к сапожкам кожаными ремешками. Лив умела кататься превосходно, но Эмма оказалась неуклюжей и часто падала. Лив хохотала, но потом умолкла. Помогая Эмме подняться, она проговорила:
– Гляди-ка, господин Атли уже на ногах и глаз с нас не сводит!
Она сказала так, ибо между нею и Эммой постоянно велся негласный поединок из-за внимания мужчин. Эмма вступила в него непроизвольно, в силу инстинкта, заведомо оказавшись в проигрыше. Хотя мужчины и поднимали рога в честь рыжеволосой красавицы Эммы, но, восхищенно глядя на нее, относились к ней с почтением, зная, что право на нее имеет лишь Атли. Зато Лив на каждого встречного смотрела зазывным, томным взглядом, и хоть и была дочерью ярла, ее уступчивость уже вошла в Байе в поговорку.
И вот теперь, когда обе они приблизились к стабюру, Лив была несколько разочарована тем, что брат конунга наградил ее всего лишь обычным приветствием. Эмма же, наоборот, казалась огорченной, заметив в глазах Атли знакомый восторженный блеск. На Вибергу она поглядела сердито, словно та не оправдала возложенных на нее надежд.
Вечером Атли явился в усадьбу, и ей пришлось сидеть рядом с ним, терпя его влажную ладонь на своем колене и нескончаемые разговоры о скором свадебном пире. Эмма едва дождалась, когда он захмелел, и с помощью Виберги отвела его назад в стабюр.
В ту ночь она вновь долго не могла уснуть. Ей казалось, что она начинает ненавидеть Атли. Скоро приедет Ролло и настоит на их свадьбе, на венчании, и тогда ей придется окончательно смириться. Может, и в самом деле стоит попытаться рассорить братьев? Но как? Как можно бороться с железной волей Ролло?
На следующий день Ботольф со своими людьми покинул Байе, отправившись на китовый промысел к побережью. Бера была крайне обеспокоена.
– Пора бы уже угомониться старику, – ворчала она, ловко сплетая могучими руками цветные нити в пеструю тесьму. – Знает ведь, что я места себе не нахожу, когда он отправляется искушать судьбу в борьбе с Ран-похитительницей!
– Завидую тебе, Бера, – с печальной улыбкой заметила Эмма. – Это ведь счастье – прожить жизнь с человеком, которого любишь, и даже в преклонных летах волноваться за него. Растить его детей, ждать внуков…
Бера уронила тесьму на колени.
– Ты знаешь, как сказать, Эмма, чтобы словно медом облилось сердце. Что говорить, много хороших дней я познала с Ботольфом. Но и плохих не меньше. Однако даже в дни, когда до меня доходили вести о гибели сыновей, я находила утешение на груди мужа.
На женской половине появился маленький Рольв – и Бера, улыбаясь, тотчас подхватила его на руки.
– Вот оно, мое счастье. Никто и не ждал его, а сколько радости от него. И у Ингрид будет хороший муж. Вот только Лив…
Она тяжко вздохнула, потершись носом о курчавую макушку малыша.
Эмма знала, что Ботто и его супруга страдают из-за старшей дочери, но и им не под силу удержать Лив. Когда же норманны вернулись к ночи с промысла и все улеглись, Эмма снова, в который уже раз, видела, как Лив, переступая через спящих на полу слуг и рабов, проскользнула к Бьерну.
На другой день она все же решилась заговорить об этом со скальдом, но тот лишь отшучивался:
– Да ты просто ревнуешь, огненновласая!
В этот раз Бьерн не на шутку рассердил Эмму. С Лив же говорить о чем-либо было бесполезно. У той был один ответ:
– Во всем виноват мой отец. Это он предложил Бьерну руку Ингрид, а Серебряный Плащ слишком почитает Ботольфа, чтобы ему отказать.
Эмма придерживалась совсем иного мнения.
– А я-то думала, дело в том, что Бьерн ревнует тебя ко всем другим воинам, – ядовито заметила она. – А ему хотелось бы быть единственным у своей избранницы.
– Ну и пусть, – тряхнула пышными волосами Лив. – Он слишком редкий гость в Байе, чтобы я могла отказать себе в маленьком удовольствии. У меня чересчур нежное сердце, и к тому же мне нравится быть валькирией, награждающей любовью избранного героя. В этом нет ничего худого.
Эмма наблюдала за Лив, пока та заправляла новую нить в челнок. Рядом с ней горела смоляная лучина, угольки с шипением падали в плошку с водой. Почувствовав взгляд, Лив повернулась. Часть лица ее, окрашенная отблеском огня, казалась темнее, другая розовела едва приметным пушком на щеке. «Какая красавица!» – невольно подумала Эмма, почувствовав легкий укол зависти к свободе этого существа.